625
В моей Гимназии есть такое бессмысленное понятие как ‘дежурство’. Это когда раз в месяц на весь твой класс нацепляют особые значки и каждого отправляют на какой-то определённый этаж, часть этажа или просто обособленную часть здания, чтобы ты там изо всех сил шерифил, шпынял бегающих детей и смотрелся ненужной дылдой. Единственное интересное место для такой дряни в Гимназии – это младшее крыло, отдельный этаж вдалеке школы с тридцатыми кабинетами. На этой Камчатке вечно происходит какой-то жуткий угар – то третьеклассник, похожий на Кунг-Фу Панду, хочет ударить меня фальшивым электрошокером, то с каким-то пацаном мы устраиваем баттл энциклопедических знаний, то в одну девочку дух сапожника вселился; именно поэтому мы давно забронировали её как свою точку с моим братаном. Но ОДНАЖДЫ ТЁПЛЫМ МАЙСКИМ ДНЁЁЁЁЁМ ВЫШЕЛ Я ИЗ ДОМА слишком поздно, и меня отбросили в английское крыло. Одного. На первый этаж. Изверги…
Английское крыло – самое тухлое место для дежурства. Стульев никаких нет – даже не присесть, постоянно учителя возле тебя трутся, заходят туда самые спокойные и сдержанные в мире школьники, а значит, полное болото бездействия, и самоощущение ненужной дылды возрастает в сотни раз. И вот на третьей перемене (страданий), самой длинной и мучительной, к тридцатому кабинету, в котором моя группа провела весь пятый и шестой класс с лучшей англичанкой в школе, подходит несколько второклассников. Я машинально проглядываю их на предмет возможной маргинальности и продолжаю депрессивно глядеть смешные картиночки. Мелочь садится, восхищённо оглядывает пространство вокруг (ещё бы, первый сентябрь в старшем здании), и вдруг замечает дверь тридцатого. Вскакивают, бегают вокруг неё, удивляются, смеются, мол, почему да почему да раз чему на ней нет таблички 'Английский язык', на всех остальных есть, а на ней прям нет, ну типа прям ваще нет, ващеееее, тут же инстаграмить бросились...
А я смотрю на всё это и плачу. Ведь в - страшно подумать - сентябре 2012 года, мы с моими одноклассниками также бегали по кругу вокруг этой волшебной двери и удивлялись, почему же на ней висит табличка ‘А г ийский язык’. Настя острила, что это такой новый язык, Ваня пытался стереть ещё пару букв, мы с Ханьжуем просто пытались угадать силуэты исчезнувших букв… Это было чудесно и забавно. А теперь нет уже тех детей, того веселья, даже той таблички, и вот уже новое поколение наслаждается совершенно другим, безжалостно топча всё, что было дорого нам. И тут же вспомнилось последнее дежурство из седьмого класса на Камчатке, когда я хотел поймать одного бежащего шкета, а он с бега резко перешёл на (ещё более быструю) спортивную ходьбу и начал оправдываться тем, что чисто технически это ходьба, а не бег, так что 'я чист, шериф', вот один в один, как я в третьем классе говорил своим дежурным, тут же вспомнилось, как пару месяцев назад я ехал в поезде на Петербург и в глазах мальчишки, пробегавшего по всему вагону, увидел такой же неповторимый детский блеск радости из-за полнейшей новизны, свежести и колоритности пути, такой же, какой был у меня, когда он ещё под стол пешком ходил… И так от всего этого грустно стало, сразу коленки затряслись, волосы побелели и разыгрался несуществующий артрит, и такое невыносимое единение со временем почувствовал, что так же было у школьников в девяностых, восьмидесятых, шестидесятых, двадцатых, будто глава из ‘Машины Времени’ Герберта Уэллса… И как с этим бороться? И как с этим жить?
Вот это и есть настоящее совершеннолетие – когда ты видишь свои старые повадки в новых детях и понимаешь, что в детстве ты был совсем не уникален и оригинален, а просто неосознанно повторял свои любимые и милые сердцу вещи за тысячами детей, состарившихся задолго до первых криков твоих прадедов. Вот это и есть настоящие шестнадцать лет, а не семнадцатый день рождения. Вот это и есть настоящая... Взролость… Но кассирша в кино не поняла этой истории и всё равно не пустила на ‘Доктора Стрэнджа’, сказав, что шестнадцать должно быть по паспорту, а не в душе. Ну и ладно. Пойду грустить дальше.
[за фото спасибо Ане Михайловой]