Д'Артаньян
— Давайте, народ, заваливаемся, пришли.
— Марк, ну я же тебе говорил, это приемная комиссия, а не военный стол!
— А я тебе говорю, Мишаня, что это – главный вход в здание. Военный стол внутри, за этой самой дверью. Пять минут и мы на месте. Верь в меня, Ежик!
— Олрайт, олрайт. Только если мы пришли не туда и меня потом заберут в армейку, виноват будешь ты.
— Не волнуйся, тебя точно не заберут. Пожалеют такие волосы срезать.
За разговором четверо парней зашли в здание и, словно мечи из ножен, достали из карманов свои студаки. Казалось бы, ничего особенного – всего-навсего синие книжицы с золотой гравировкой спереди и каким-то загадочным чипом сзади. Но прямо сейчас книжицы готовятся сделать чудо – пустить этих архаровцев в здание Двенадцати коллегий, куда простым смертным вход закрыт.
Маленький зеленый кружок, которым турникет подмигивает тебе на долю секунды, и ласковая полуулыбка от бабушки на входе, которую совесть не позволит назвать вахтершей – что еще нужно студенту, чтобы наконец почувствовать, что он – свой?
— Леха, помнишь, как мы здесь впервые встретились, когда документы подавали? Господи, сколько страху тогда было, что не возьмут, что баллов не хватит, что документы не все в порядке...
— Да уж. Я тогда приехал вообще за полчаса до закрытия, но ничего, как-то все успел. Зато когда вышел, такой счастливый был, что шатался по городу до вечера и прозевал свою последнюю гатчинскую электричку.
— Ну ничего, живой же. Разок переночевать на вокзале еще никому не повредило.
— Нас вот наши московские учителя с середины мая уверяли, что проходняк понизят, прям сто процентов, потому что в прошлом году он был такой заоблачный. Ага, щас. В итоге его еще повысили! Замечательно. Спасибо за сладостные иллюзии.
— Легко успокаивать, когда не вам поступать!
— Да они бы и не поступили.
Не прекращая своего ностальгического щебета, компания двигалась вперед, не забывая и оглядываться по сторонам – в прошлый раз им было как-то не до этого. К сожалению, и сейчас двигаться приходилось достаточно быстро: это был последний день для постановки на военный учет.
Народ вел Марк, наполовину по памяти, наполовину по интуиции. Действовать нужно было быстро, по-военному, поэтому без лишних гражданских соплей всеобщим голосованием решили доверить местному ориентироваться на местности.
Проскочив сначала по большой красивой лестнице, затем по маленькой неказистой, они вышли во двор, прошли мимо скульптур (хотя делать этого ой как не хотелось), нашли нужный корпус. Внутри сразу бросалась в глаза отдающая вздохами и закатанными глазами табличка: “Военный стол на IV этаже, налево, 401 каб”. Даже без “С уважением, администрация”. Хотя чего тут уважать, перваки...
Очередь, к счастью, состояла всего из четырех молодых людей внушительного вида. У трех из них, по какой-то причине, было проколото левое ухо. Миша сделал предположение, что это способ показать чиновнице, что ты хочешь откосить, и пожалел, что не надел сегодня свою сережку. Леша ответил, что все равно сережка у него на правое ухо, а с таким месседжем в военкомат лучше не приходить. Тут наконец Дима на них шикнул, чтобы они случайно не перешли в споре порог громкости, и эти суровые вояки в ярости не прокололи им все уши. Дима вообще самый тихий из них, но ему можно, он сибиряк, из Омска. Пусть отогревается пока.
Разговор дальше тек спокойно, на пониженных тонах. Спешить было некуда, времени больше купить было нельзя, так что оставалось только прислониться к стене и лениво болтать о всякой ерунде. Удивительно, что еще три недели назад у них получались только какие-то неловкие бэки-мэки. Теперь же и вечные шутки про преподов вошли в обиход, и курсы, про которые можно ныть бесконечно, обозначились, на худой конец всегда последний прочитанный текст обсудить можно… Жизнь рождает разговор, а разговор рождает жизнь.
Солдафоны один за другим проходили через кабинет. Наконец дошла очередь и до перваков. Сжалившись, очевидно, им сказали заходить по двое. Сначала прошли Марк с Михой, потому что M&M, потом Леша с Димой, потому что ЛсД (в их защиту – придумали это не они). Внутри было легко и быстро. Посидели немного, поотвечали на вопросы про паспорт и прописку, поставили 3-4 подписи, поизучали плакаты на стене.
Через полчаса они уже спускались обратно во двор по той же лестнице, только на этот раз вальяжно, стараясь еще немного подержать атмосферу аристократического джентльменского клуба. Больно уж она им зашла.
— Ну что, друзья, куда же нам теперь податься?
— Ну даже не знаю. Может, в киношке что-нибудь интересненькое идет?
— Да нет, я смотрел недавно, тоска сплошная. Затишье перед бурей – ждем “Джокера”.
— Может, наши девочки что-нибудь придумали?
— Да вряд ли, пары два часа назад кончились, все должны были разъехаться, тем более на выходных столько всего было. Ладно, можем просто посидеть в Маке на Адмиралтейской и разбежаться по домам. Все равно еще текст к философии читать… Дим, ты как?
— Да отличная идея.
— Не переживай, Димас, жизнь не такая сложная, как кажется. Я знаю, что тебя подбодрит. Давайте нашу?
♫ Если ноги не сотрутся,
И не заржавеет мозг,
Мы дойдём, доплывём, доползём,
До тебя город Омск, город Омск, город Омск! ♫
"Остановись, мгновенье! Ты прекрасно"!
Четверо 18-летних парней, будущие защитники Родины, надежда русской психологии, маршировали по почтенному дворику филфака СПбГУ и самозабвенно горланили песню из Смешариков. Просто потому что весело. Потому что лето ушло не так далеко, а сессия еще не подошла так близко. Просто потому что жизнь прекрасна.
“Здесь танцуют и все будет хорошо”
И эти взрослые дети благополучно добрались бы до конца куплета и, может быть, даже вышли бы на второй, если главный солист не споткнулся бы на втором “Омске”.
Марк еще издали заметил, что на одной из скамеек рядом с скульптурой Маленького принца сидит до боли знакомая фигура. Ба, это какими судьбами, в наши-то края?
Чтобы встретить старого друга подобающе, он приосанился, и, когда они подошли поближе, широко расставил руки и зашагал к новому человеку развалистой походкой, залаяв старым добрым отрывистым речитативом:
♫ Говорят, даже палка стреляет раз в год
Мы без интеллектуалов — грязные животные ♫
В двух шагах от скамейки Марк замер. Ожидаемой реакции не последовало. Сидевший там человек не вскочил, не кинулся обниматься и заканчивать куплет, а просто медленно поднял глаза от земли, заодно приоткрыв их, откинулся, положил руку на спинку скамейки, затянулся еще раз своей самокруткой и только тогда, выпуская дым, сказал:
— Ну здравствуй, Марк.
Чтобы скрыть замешательство, Марк стоя заложил ногу за ногу и убрал руки в карманы. Поза неустойчивая, но достаточно независимая, поэтому в таких ситуациях выручает. К сожалению, он был настолько занят собственным имиджем, что забыл нарушить неловкое молчание.
— Познакомишь?
— Да, точно… Друзья, это Роб… Роберт. Бывший одноклассник. А это мои одногруппники. Будущие психологи.
Взгляд у Роба был странноватый, как у рептилии – голова неподвижная, только зрачки бегают с человека на человека – а сейчас еще и вьющаяся изо рта струйка дыма напоминала змеиный язык.
Марк почувствовал, что компания с первого взгляда Роба невзлюбила. Такое бывает. Когда Роб естественный, он вообще редко производит приязненное впечатление. После представления Роб и парни обменялись сдержанными кивками, прошло секунд пять молчания, и Марк наконец понял, что камень преткновения тут он. Нужно было срочно что-то решать.
— Ладно, друзья, я прощаюсь с вами.
— Все? Точно?
— Точно, мы тут посидим, перетрем за жизнь, а с вами завтра в 9 на философии.
— Хорошо, не пропадай надолго, договорились?
— Не переживай, Мишань. Все, парни, увидимся!
Помахав друзьям, Марк повернулся и присел на скамейку, все еще не зная, правильный ли это выбор. Но Роба нельзя было оставить просто так.
Он сильно изменился с последней встречи, только трудно было сказать, в чем конкретно.
Вообще Роб всегда был одним большим ходячим словом “ХИПАРЬ” – длинные черные волосы, завязанные в пучок на голове (как он сам однажды рассказывал, схема идеальная: в воскресенье ты моешь голову, заплетаешь этот пучок и больше неделю про волосы вообще не вспоминаешь) и прокуренные желтые клыки, но в то же время невероятно нежные, по-женски белые запястья и потрясающей красоты голубые глаза. В обычной жизни он, когда улыбался, немного прищуривался и оскаливался. Выходило цинично и странновато. А если нужно было кого-то обворожить, в основном, учителей, которые сообщали ему о хлопотах по поводу отчисления, Роб, как заправский хамелеон, прикрывал рот, открывал пошире глаза, расплетал волосы и начинал с ними играться, выслушивая нотации. Тут обычно весь праведный гнев учителя испарялся, и очарованная Марья Сергеевна заканчивала свое назидание чем-то мотивирующим вроде “Все ты можешь, если захочешь”, и шла дальше по своим делам с каким-то приятным послевкусием от общения.
Одевался он обычно с бомжацким шиком – вот и сейчас на нем была футболка Gorillaz с полустертым принтом, видавший виды замшевый бомбер, старые белые Изи Бусты на ногах и ремень Prada. Он питал какую-то нездоровую любовь к двухтысячным, поэтому слушал музыку только через допотопные накладные наушники и плеер на поясе, чтобы как в старых клипах на MTV.
— Отличных ты себе трех мушкетеров нашел, Д’Артаньян. Только больно они громкие.
— Да, слушай, нам это часто говорят. Ну что поделать, кровь кипит! Живем полной жизнью, наслаждаемся студенчеством. Ты не представляешь, как весело было на общем посвящении! Оказывается, половина наших поступила, только на разные факультеты, мы даже небольшую коалицию образовали, беседу создали… А ты сейчас где? Тоже СПбГУ?
Роб повернулся к нему, снова выдохнул дым и криво улыбнулся. Затянулся последний раз, повернулся на один миг и выстрелил бычком точно в мусорку. От самокрутки в воздухе, как обычно, остался легкий запах чернослива. Марк заметил, что при каждой затяжке у Роба странно поблескивают глаза…
— Но ты же вроде хотел в Москву на киношника ехать учиться, даже к литературе готовился, а потом в конце мая просто пропал. Даже на вручение аттестатов не явился. Что это вообще было?
— Я ушел искать ответы.
— И как, нашел?
— Какое там…
— А чего вернулся?
— Просто хороший табак кончился.
Роб достал из рюкзака свой табачный набор и начал крутить новую самокрутку. От этого процесса его ни в коем случаем нельзя было отвлекать.
Надо отдать ему должное – все, что связано с курением, он всегда делал на высоте эстетики. Это было одно плавное движение от первой щепотки табака, заложенной в будущую сигарету, до последней затяжки и избавления от бычка (он предпочитал баскетбольный способ). Для него это было чем-то средним между танцем и игрой на виолончели, каждой сигаретой он словно говорил: “Все мы умираем, но я хотя бы делаю это красиво”.
Роб заговорил снова.
— Способов бросить курить множество, даром что ни один не работает, а вот способов начать курить я не видел никогда. Не видел – и изобрел свой. Когда я в девятом в классе впервые стал выходить в наш дворик за бистро, я становился поодаль от крутых парней, затягивался, морщился, кашлял втихую, но чтобы продолжать, представлял, будто курю не я, а кто-то суровый и крутой. Мои жалкие Philip Morris с арбузом превращались в сигарету безымянного киллера из Города Грехов на вершине небоскреба, в трубку Кортеса на берегу невиданной европейцами мексиканской речушки, в Мальборо Хемингуэя, которые до этого лежали в ящике стола вместе с дробовиком… Что еще нужно сопливому девятикласснику, как не дешевая бульварная романтика? Так я вроде как прожигал не просто свои легкие, а еще и книгу времени, добираясь до самой глубины, и кашлял каждый раз от пыли с ее страниц... Смешно вспоминать.
Ты как, янгбой, чем легкие смолишь?
— Да вот, парю потихоньку.
Секунду помедлив, Марк протянул свою парилку.
Роб даже не взглянул, не оторвался от работы.
— Парить нужно в облаках от любви. Я только что спросил, есть ли у тебя охотничья винтовка, а ты мне протягиваешь дамский револьвер. Спасибо хоть что не с подвязкой.
— Да мне нравится… Всегда с собой, и запаха никакого нет…
Слегка смутившись, Марк спрятал парилку обратно в карман, даже не затянувшись разок.
— Удобнее всего вообще не курить. Так или иначе мы все делаем это ради эстетики. А тут что? Какая эстетика? Сплошное облизывание пластика и переливание туда-сюда жидкости ядовитого цвета. Ты что, медсестрой устроился?
Марк не знал, что делать дальше. Защищаться? Продолжать задавать вопросы? Встать и уйти?
— С ЕГЭ-то у тебя что?
Роб усмехнулся.
— У ветерана не спрашивают о войне.
У него была еще одна странная особенность: говорить с закрытыми глазами. Он почти никогда не смотрел на собеседника, вот и сейчас, закончив с самокруткой и выпустив первое облачко дыма, он прикрыл веки и устремил голову куда-то вдаль и чуть наверх.
— Скучно идти по тому же пути, что и сотни тысяч других, причем в то же самое время. Десять лет боишься, год готовишься, две недели сдаешь, потом два месяца выбираешь, подаешь документы, трясешься, и вот наконец можешь сказать себе: “Поступил”. Я так не хотел. Слишком скучно. Все мы смотрели “Бойцовский клуб”, все мы презирали рассказчика за вещизм, все восхищались крутостью и смелостью Тайлера Дердена, который жил в своей жуткой мрачной развалюхе. Но только вы все продолжали жить в своих уютных кондоминиумах, а я его спалил и переехал к Тайлеру.
— Ты что, больше не живешь на Просвете?
— Я не о том. Это все еще мамина квартира, и все с ней в порядке. Но когда я сдал последний экзамен, мы с моей командой прыгнули на поезд на Московском вокзале и покатили на юг, в Ростовскую область. У Дени там бабушка умерла, хутор остался, и вот он якобы благородно отрекался от собственной веселой жизни и ехал в глушь поднимать семейное хозяйство, а на самом деле вез туда ораву своих друзей-обрыганов устраивать общину в духе Вудстока.
Дешевый плацкарт, до хутора пешком, никакой сменной одежды, только зубная щетка и полотенце. С собой брали только алкоголь, наркотики, старые пластинки и каждый по книжке. Я взял “Алхимика”, Марик Библию, сам Деня – старый номер Плейбоя, Нурик зачем-то притащил...
— Так ты не слез? Говорил же, что завязал.
Тут Роб как раз разлепил глаза и бросил на него взгляд.
— “Завязал”, Марк, понятие растяжимое. Я пробовал жизнь на вкус, после такого не завязывают.
На том хуторе мы жили полтора месяца. Хозяйство, конечно, никуда не поднялось, мы в основном пили, писали музыку, рисовали карты сознания, спали в поле. Один раз мы украли коня. Один раз сбросили немецкую бомбу в озеро, она там детонировала. Другой раз мы накачали Марика и оставили его спать на дереве.
Вот это – история о проведенном лете. У некоторых и за жизнь столько не наберется. Я тут перед тобой откровениями сыплю не просто так, а чтобы ты понимал, что всегда есть другой путь. И он обычно лучше.
— Ужас — честно сказал Марк.
— Не ужас, — Роб затянулся и надолго задержал дым в легких, — а метамодерн.
Роб умолк – вторая половина самокрутки всегда было его любимой. Он совсем растекся по скамейке, как часто делал, и теперь голова его практически лежала в воздухе, лишь слегка касаясь спинки. Если забрать у него сигарету, можно было бы подумать, что человек спит. А может, это было и недалеко от правды.
Марк вспоминал, каким Роб был в школе. Они все учились вместе с пятого класса, видели взросление друг друга, и Роб всегда был немного странным, молчаливым, с ним не общались на постоянке, потому что это было невозможно. Тем не менее он умудрялся оставаться в центре внимания. Придет один день в школу – лезет ко всем показывать “Теорию большого взрыва” на планшете, комментирует, в каких сценах какие персонажи лучше всего раскрываются. Вроде ни к селу ни к городу, но все равно ведь делать нечего, посмотришь пару минут, а потом как-то втянешься, глядишь – через неделю уже все смотрят. И так с играми, музыкой, какими-то штуками из Интернета: он всегда находил то, что потом становилось хитом дня, как будто предугадывал их увлечения наперед. И “Бойцовский клуб” показал им он. Очень сильно упирал на эстетику заброшенного дома и жизни без удобств. Очевидно, эта тема у него давно крутилась.
— Мы после хутора визитки себе распечатали, на память.
Марк, не глядя, взял карточку и положил ее в карман. Он пытался сформулировать вопрос.
— Неужели университет – это стадный путь?
— Да универ – это хлев. Там еще хуже, чем с экзаменами, ведь после экзамена ты выходишь свободным человеком. А тут ты меняешь эту свободу на книжицу с твоей фотографией и сроком приговора. Бакалавриат: 4 года. Специалитет: 5 лет. Никаких условно-досрочных. И все это добровольно, напоминаю.
— Нет, послушай, мне психфак нравится. У нас там шикарная атмосфера, классные преподы, мы каждый день узнаем что-то новое...
— Что новое? Положи руку на сердце и скажи мне, что раньше ты не ведал про философию и биологию. Ты так или иначе узнаешь то, что уже знают другие люди. Тебе просто перекачивают в голову определенный корпус знаний, который через десять лет все равно устареет перевернется на 360 градусов. Только вот диплом твой не перепишут, а переделывать этот корпус придется тебе самому, иначе обвинят в ретроградстве. Тебя разводят, понимаешь.
— У нас там хорошие люди!
— Это мушкетеры? Да они птенцы желторотые, такие же перваки, как и ты! Только еще наверняка не местные. За вами смешно наблюдать, строите из себя лучших друзей, хотя знаете друг друга меньше месяца.
— А что, лучше быть как ты, у которого все друзья – наркоманы? — взорвался Марк, — Да, мы разжевываем на парах основы античной философии, а что делаешь ты? Глотаешь ЛСД, слушаешь Джона Леннона, читаешь Кастанеду и спасаешь этим мир? Кому еще кроме себя ты приносишь пользу? Что у тебя за будущее? 10-15 лет беззаботной жизни и передоз?
На ответ Робу понадобилось две затяжки с закрытыми глазами.
— Я живу, янгбой. Просто живу. Здесь и сейчас. Я не думаю о будущем, потому что не знаю его, а ты, хоть и размышляешь о нем постоянно, знаешь не больше моего. Я живу. А ты учишься, чтобы защитить диплом, чтобы начать работать, чтобы зарабатывать, чтобы может быть потом начать жить. Какой путь короче? По какому пойдешь ты?
Марк поднялся, надел рюкзак и взбил воротник куртки.
— Важно не то, какой путь короче, а то, куда эти пути ведут.
Роб посмотрел на него насмешливо сквозь облако дыма.
— Выбери жизнь. Выбери работу. Выбери карьеру. Выбери семью. Выбери телевизор с большим экраном. Выбери стиральную машину, музыкальный центр, автомобиль и электрический консервный нож...
Он долго еще цитировал Марку вслед старый фильм, который они с большим удовольствием смотрели в десятом классе, плохо понимая, собственно говоря, что такое наркотики, деньги или любовь.
Нужно было поскорее уйти от этого человека. Марк совершенно забыл, какое облегчение испытал, когда Роб исчез в мае: в одиннадцатом классе они сильно сблизились, и весной Марк стал чувствовать, что его собственная воля начинала таять. Роб ругал какую-то установку, говорил, что так жить нельзя – и Марк соглашался. Роб хвалил какой-то фильм или какую-то группу – Роб послушно слушал и смотрел. Ему казалось, что это нормально для друзей, но потом он понял, что процесс был слишком… односторонний. Какое-то культурное-философское вторжение. И Марк терял в нем себя.
И вот сейчас те же грабли. Марк большим трудом заработал себе свое маленькое человеческое счастье – психфак и психфакеров. Он за год поднял биологию с нуля, прорешал сотни тестов и написал сотни сочинений по русскому, сгрыз не один набор ногтей, пока его фамилия плавала в списке поступающих, и вот наконец он здесь, студент, у него хорошие друзья, интересная учеба и настоящие перспективы в будущем – и вдруг из ниоткуда появляется Роб и сообщает, что все это бред. Что все это на самом деле иллюзия для стада. Почему он вообще до сих пор заявляет на него какие-то права? Нет, всему должен быть свой предел…
Марк уже прошел через двор и теперь снова шагал по переходам главного здания. Он на ходу шарился у себя в карманах в поисках парилки, чтобы затянуться сразу на выходе из университета, но сначала наткнулся на какую-то карточку, машинально достал ее и взглянул. Это была визитка Роба. Там было написано:
“Роберт КОЗИН
Продавец деталей”
Марк остановился.
У Роба точно была другая фамилия. Где-то в начале алфавита, он помнил, у них в классе постоянно устраивались переклички. Только вот какая… Черт!
Марк присел на одну из скамеек в пустом коридоре, чтобы хорошенько все обдумать.
Роб – скотина. Самодовольная, властная, постоянно темнящая скотина. Тут ничего не
скажешь. Но тем не менее их всегда почему-то тянуло друг к другу… Марк долго пытался анализировать, чем же его Роб привлекал, пока наконец не понял – в нем не угасало поразительное, присущее только ему одному ощущение внутренней свободы, и оттого быть с ним рядом всегда было чем-то вроде испытания, челленджа.
В десятом классе у Роба изменилась домашняя ситуация. Развод. Оба родителя разъехались по своим новым пассиям. Теперь огромная квартира, чуть ли не на весь этаж, поступила целиком в его распоряжение. Роб, как человек со смекалкой, не преминул воспользоваться таким шансом и превратил свой дом в настоящий притон – у него в хоромах стабильно находилось от 10 до 30 человек, некоторые там жили неделями, благо место позволяло. Та же байка, что и на хуторе – алкоголь, наркотики, свободная любовь и кислотная музыка. Только длиною в полтора года.
Сначала там были только его друзья со стороны (он постоянно их где-то находил, удивительная способность), потом к одиннадцатому классу многие люди из параллели стали вхожи к нему в дом, пока где-то к февралю после уроков от общей массы людей, идущих в метро, не стала отделяться избранная каста, направлявшаяся в хиппарское гнездышко Роба на Просвете. И Марку было так обидно, что даже несмотря на то, что в школе они почти все время проводили вместе, он ни разу не получил приглашения в это легендарное место. Роб как будто держал его на расстоянии вытянутой руки, не признавал в нем своего…
Ответ на вопрос “Чем Роб привлекал Марка” найти можно, но если перевернуть формулировку, получится великая загадка. И действительно, в классе было много парней, куда более опытных и крутых, чем Марк, но Роб почему-то выбрал именно его. Может, за тихий нрав? Марк просто сидел и слушал рассуждения Роба про Мистера Фримэна и франшизу Трона, про капитализм и демократию, слушал и внимал, многое даже запоминал. Роб всегда говорил как бы сам с собой, тебе оставалось только слушать и пытаться понять.
Сейчас, в вузе, все изменилось. Марк с самого начала попал в центр компании, и она закружила его, завертела, он наконец поверил в себя, в то, что может смешить людей, в то, что людям может быть интересно слушать и его мысли. Но если откровенно, то компания, конечно… Они действительно больше орут, чем разговаривают. Может, стараются скрыть, что говорить пока почти не о чем. Они ходят по своим кино и антикафе, социализируются, но все это как-то… обычно.
Марк убрал визитку в карман и нащупал там наконец свою парилку. Достал на свет, подержал в руках, оглядел со всех сторон. Было время, когда он курил только красные Мальборо, и гордился этим, а потом поддался общей моде и купил себе эту штучку, чтобы можно было спокойно получать никотин в теплом мужском туалете, а не бегать в холодный двор за бистро под хмурые взгляды охранников. Теперь же выпуск позади, школьный туалет давно в прошлом, а он все еще носится с этой соской…
Одно время Марку тоже казалось, что не нужно сразу после школы мчаться в универ. Лучше взять паузу, понять, что все это было, что будет потом… Но потом как-то одно за другим, родители, друзья, учителя… Никто даже не предполагал, что он может встать на дыбы и взять академический год, поэтому этот вариант как-то и не рассматривался всерьез.
Если Роб прав, то Марк попал всерьез. Четыре года невероятно интенсивного обучения, курсовых, диплома, и ради чего? Наука ведь сейчас действительно меняется с головокружительной скоростью, а психология особенно… И что потом делать с этим дипломом? Кто сказал, что через четыре года Марк захочет становиться психологом, если он и сейчас, если честно, не особо горит желанием?..
В одном Роб точно прав – жить надо здесь и сейчас. Нет уже больше оправдания, что все силы нужно пустить на экзамены: они благополучно завалены, теперь можно и кутить!
Действительно, он сейчас идет не по своему пути, а по тому, который выбрали для него другие. Иногда ведь надо брать жизнь в свои руки. И Роб – его единственный шанс попробовать пожить по-настоящему. Откуда у него еще знакомые с такими связями и такой открытостью ума?..
Марк сорвался с места. Хорошо, что он не успел далеко уйти. Вот вторая, маленькая лестница, вот небольшой предбанничек, дверь во двор, сто метров – скульптура Маленького принца, скамейки, заслоненные листвой…
Роба на месте уже не было. Только еле уловимый запах чернослива витал еще в воздухе около той скамейки.